Александр Владимирович Пискунов автор художественных и документальных произведений о русской охоте.
Охота в жизни Фета и Тургенева (из книги «100 великих русских охотников». Москва «Вече», 2008)
Противоречивая натура Афанасия Фета поражала современников. Да и их потомкам не совсем ясно, как в одном человеке могли уживаться черты прижимистого жесткого хозяина и тонкого лирического поэта. Только охотники, испытывающие сильное душевное волнение, и слушая хорканье вальдшнепа, и кладя в ягдташ мертвую птицу, хорошо понимают это единство противоположных свойств человеческого характера.
А. Дружинин
Не написал этот большой русский поэт томов сочинений, не снискал такой славы, как его друзья Тургенев и Толстой, потому намного меньше осталось о нем сведений как о человеке и тем более как об охотнике. Больше из его переписки с теми же знаменитыми коллегами мы знаем, что в поле выезжали они иногда вместе, что и он любил охоту с легавой и стрелял неплохо. Оставил он после себя и воспоминания о великих своих современниках, которых видел и с ружьем на изготовку, помнил подробности тех охот…
Афанасий Афанасьевич был обстоятельным, серьезным человеком, умеющим самостоятельно вести свое земледельческое хозяйство, чем далеко не всё помещики могли похвастаться, тем более те, кто имел склонность к литературе. А. Фет, писавший задушевные лирические стихи, в то же время мог, по словам Тургенева, «упрекать здоровенных мужиков, зачем они не отбили концом дуги печенок у пойманного вора», прежде чем тащить его к мировому судье, коим он был некоторое время.
Он был до мозга костей прагматистом во всем, что не касалось непосредственно литературы. Поэтому думается, что и к охоте он подходил со знанием дела, не допуская несобранности и расхлябанности. Даже в воспоминаниях он точно указывает даты, объясняя почему они оказались именно тогда на охоте.
«Приближался июль месяц, около десятого числа, которого молодые тетерева не только уже превосходно летают, но начинают выпускать перья, отличающие рябку от черныша».
А последний всегда будоражил ему кровь. Об этом он писал в ироничном стихотворном послании другу-охотнику, все тому же Тургеневу:
Я пред тобой возжечь всегда готов сигару
И в дни июльские, когда горит душа,
Кричать «лупи его!», как срежешь черныша.
Люблю я видеть кровь лукавой этой птицы:
Бровь красная ее, дьячковские косицы
И белые портки мне раздражают зор.
Но, кажется, опять понес я прежний вздор…
Но вот уже совершенно серьезные планы на ближайшую охоту:
«Думаю, 2-го (июля), если палец пустит, в Славянск, где, говорят, собака сходит с ума от количества куропаток и стрепетов».
Вот так, в то золотое время возле степного российского городка обитало множество стрепетов, которых сейчас в самых глухих местах встречают единицами. Вспоминал поэт и о любимой собаке своего знаменитого друга по поэзии и охоте: «Над необыкновенной привязанностью Тургенева к этой собаке в свое время достаточно издевался неумолимый Лев Толстой, но со стороны Тургенева такая нежность к Бубульке была извинительна…».
Ему запомнилось, как Бубулька проявила удивительную сообразительность. Она, отыскав выводок куропаток у оврага, после команды хозяина поднять птиц, бросилась не прямо, а в обход и вскоре нагнала их прямо на охотников.[1]
Он признается в воспоминаниях, что больше всего нравилась ему ружейным охота по сравнению с остальными.
«Ружейная охота тоньше и изящнее, она требует напряжения всех физических и нравственных способностей человека», – писал поэт как будто специально для тех, кто видит в охоте легкомысленное препровождение времени, и не более.
В подтверждение своей мысли он мастерски описал кульминационный миг охоты на тетеревов, когда ее участник как раз и напряжен до предела.
«Собака… остановилась на всем скаку и замерла, как под ударом волшебного жезла. В ту же минуту замерло и ваше сердце. Вы знаете, что тут красная дичь… Вы знаете, что собака осторожна и ни за что не погонит, а между тем невольно ускоряете шаг. Вы подошли, вы взглянули на курки, все исправно – вы готовы. Собака подается вперед, и в десяти шагах перед вами с треском лучеобразно поднимаются темные пятна, как осколки от взлетевшей бомбы. Решайтесь скорее, выбирайте для вашей цели одно из этих пятен, а то будет поздно».
Хотя случались, и не раз, досадные промахи, гремели выстрелы и вовремя. К примеру, в один из самых обычных дней взял он «двенадцать тетеревей в утреннее и четырех – в вечернее поле».
Наверняка хорошо знал поэт и псовую охоту: ею увлекались дед Неофит Петрович и дядя Петр Неофитович, держали немало собак. (Одно из стихотворений поэта так и называется «Псовая охота». В нем чувствуется нетерпеливость страстного охотника: «Пора седлать проворного донца и звонкий рог за плечи перекинуть!» В нем звучит озабоченность накануне предстоящей травли: «Семьи волков притон вчера открыт, удастся ли сегодня травля наша?»
Удавалась и травля, как удавались и стихи, многие из которых стали шедеврами русской поэзии. Кстати, слово «притон» может смутить современного человека, привыкшего к другому его значению.
Не надо сомневаться: в то время так называли не только пристанище крупных хищников, но даже и место скопления диких гусей.
Скорее всего, постоянная занятость (он не только занимался хозяйством и писал стихи, но и много переводил) не позволяла отдаваться по-настоящему увлечению всеми родами охот, в том числе и с ловчими птицами, хотя понимает он и в этом деле. В одном стихотворении он благодарит Льва Толстого за передачу прозаических переводов кавказских песен и восклицает: «Полакомил ты старого ловца!» – сравнивая себя с засидевшимся зимой ловчим ястребом, которому бросили живого голубя. Реакцию хищной птицы в такой ситуации мог описать только знаток, не раз видевший ее бросок на добычу.
Многим из охотников знакомо состояние, когда другие дела мешают нам отдаваться охоте в полную силу. Похоже, знал это и Фет. Знают охотники и упреки от друзей за подобную «измену» охоте. Но не повернется язык упрекнуть в этом поэта, оставившего после себя не рекомендации по добыче, а стихи, которые понятны и близки тем, кто эмоциональнее других откликается на прекрасное, – охотникам.
Примечание: *И.С. Тургенев писал Сергею Тимофеевичу Аксакову: «Я заказал себе великолепнейшее ружье у первого мастера в Лондоне, Ленга, и весной вывезу оттуда двух отличных собак».
Он начинал еще с шомпольных ружей, но и ими старался пользоваться наиболее рационально. Он долго не мог переубедить Фета не заряжать по старинке шомполку порохом из пороховницы и дробью из мешка, а пользоваться патронташем с заранее приготовленными патронами, называя старый метод сатанинским из-за его мешкотности.
Великий реалист, ни на йоту не отходящий от правды жизни, Тургенев не считал себя хорошим стрелком («Я стрелял довольно плохо по обыкновению»), отдавая преимущество в этом деле своему неизменному спутнику Ермолаю, который «стрелял, как всегда победоносно…».
Фет же признавался, что Тургенев стрелял гораздо лучше него.
В то же время они оба никогда не были рафинированными спортсменами, для которых важен меткий выстрел сам по себе, а зачем он сделан, их не волнует. Эти два помещика хорошо знали, что нужно им от охоты, естественно, кроме удовольствия. Добыча была важна для них. Тургенев сообщал, что ездили на охоту в Жиздренский уезд, нашел удивительные места («В 4 дня мы убили 93 тетерева – и много выводков не трогали – слишком малы были»). Последнее замечание говорит не только о гуманности писателя, но и о том, что охоту все в то время начинали слишком рано – на Петров день (12 июля по н.с.). К этому времени далеко не все выводки становились на крыло.
Сообщение писателя что-нибудь да говорит нынешним охотникам, которые получают кучу документов и платят деньги, чтобы заполевать одного косача.
Дичь никогда не пропадала. Фет вспоминал:
«Чтобы облегчить дичь, которую мы для ношения отдавали проводникам, мы потрошили ее на привале и набивали хвоей. А на квартире поваренок немедля обжаривал ее и клал в заранее приготовленный уксус. Иначе не было возможности привезти домой дичины».
А значит, и не было возможности откушать великолепное блюдо. Ведь «молодых тетеревов с белым еще мясом справедливо можно назвать лакомством…».
Блюдам из дичины они оба отдавали должное, равно как и ухе из крупных налимов. Все замечали, что, несмотря на свой большой рост и физическую силу, Иван Сергеевич был очень умерен в еде, но умел отдать должное самой простой стряпне после утомительных скитаний с ружьем. Однажды вместе с Фетом они после жаркого утра попали под холодный дождь, от которого укрылись всего лишь под березкой. Тем не менее унывать не стали, а со здоровым аппетитом, «предварительно пропустив по стаканчику хереса, принялись закусывать под проливным дождем».
Из писем Тургенева мы знаем, как и когда он конкретно охотился, сколько дичи добыл.
«Дупелей и бекасов мы уже застали на яйцах, Однако еще были точки – и охота вышла недурная. В 5 полей мы на 4 ружья убили 220 штук. На мою долю пришлось 52».
Теперь такая охота считается истребительной и запрещена, а охотники стараются не употреблять слово «убил». Тогда же это было в порядке вещей: обилие дичи на почти не загаженных человеком землях способствовало такому естественному к ней отношению. К тому же охотники стреляли самцов, которые еще токовали, в то время как самки уже сидели на гнездах. Так что напрасно пытаются иные ниспровергатели известных истин обвинять в негуманности всех охотников, в том числе и знаменитых.
[1] Бывая часто в Европе, Тургенев не упускал возможности знакомиться с лучшими техническими достижениями в производстве оружия и наверняка был одним из первых, кто привозил новинки в Россию. Он писал Сергею Тимофеевичу Аксакову: «Я заказал себе великолепнейшее ружье у первого мастера в Лондоне, Ленга, и весной вывезу оттуда двух отличных собак».
При цитировании материала, используйте выходные данные статьи: Пискунов А. Она требует напряжения. (Охота в жизни А. Фета и И. Тургенева) / Краеведческий научно-популярный альманах «Мценское наследие», Вып. 2, 2015, сс. 34-39.